Три грации - Страница 16

Все эти дни я, разумеется, видела этого парня — он трудился в своем магазинчике. Но я каждый раз стремительно убегала, как только замечала, что он разгибает спину, отрываясь от своих бесконечных букетов и ведер с водой, чтобы посмотреть на улицу. Через некоторое время я столкнулась с ним нос к носу, когда, выбегая из дома на курсы, обнаружила его стоящим в дверях магазина.

— Как дела? — окликнул меня он, и я из вежливости замедлила шаг.

— Нормально!

— Как фиалки? Давно завяли?

— Ну что вы! — обиделась я. — Прехорошенькие! — Я невольно заулыбалась, вспомнив, как горделиво мои подопечные выглядывают из простого стакана с водой, стоящего на самом видном месте комнаты.

— Значит, ты умеешь ухаживать за цветами! — серьезно сказал парень. — Если так, то у меня для тебя что-то есть! — Он протянул мне букетик цветов, каких я раньше никогда не видела.

— Что это? — заинтересовалась я и, к своему удивлению, остановилась радом с ним.

Беленькие нежные колокольчики качались на тонких стеблях, длинные темные листья скрывали их — так мы прячем в ладонях что-то непостижимо дорогое. Цветы были простые и загадочные одновременно.

— Ландыши, — улыбнулся парень, и неожиданно все его помятое лицо стало удивительно добрым и ласковым, словно чистота цветов озарила его. — Их нет у нас, говорят, что они растут только на севере в холоде и распускаются, когда снег начинает таять.

Я втянула воздух, стараясь уловить аромат, и мне показалось, что запахло снегом — таким, каким я представляла его себе по сказкам Андерсена. Наверное, такие цветы были у Снежной королевы. Наверное, они растут под снегом — поэтому колокольчики такие белые, и прячутся в плотные листья как в шубки, чтобы уберечься от ветра и мороза.

— Я взял этот букетик для тебя, — смущаясь, проговорил парень, — мне кажется, что ты любишь лесные цветы.

— Но они, наверное, очень дорогие, — запротестовала я.

— Они недолговечные. Если они останутся здесь, они увянут через несколько дней. А у тебя они проживут долго и будут радовать тебя несколько недель. Поставь их подальше от окна и клади кубики льда в воду.

И я взяла эти нежные заморские создания, и, когда я смотрела на них, то мне казалось, что я не так одинока. У меня были друзья, радующие меня. И еще я вспоминала парня-цветочника. Вспоминала часто, гораздо чаще, чем следовало бы.

Теперь, выходя из дома, я часто останавливалась рядом с дверью цветочного царства, чтобы поговорить с его серьезным и неказистым владельцем. Дани жил один, без родных, он отслужил в армии, и на деньги, полагающиеся каждому солдату-одиночке, открыл магазин, напоминающий ему его деревенский дом в далекой Польше, и жил работой и воспоминаниями о родине. Часто после работы я помогала ему возиться с цветами — составлять букеты, разбирать охапки декоративных трав, разлапистых пихтовых ветвей, красиво развешивать разные маленькие безделушки из сухих трав, корней и сухих декоративных тыкв, которые так любят в наших домах. Мы мало говорили, с головой уйдя в работу, мы просто были рядом, и этого было достаточно.

Однажды утром в пятницу, когда я проходила мимо цветочного магазина, нагруженная продуктами, Дани жестом пригласил меня войти на минутку. Он явно был смущен и немного растерян — и это не подходило к спокойному и уверенному его характеру.

Немного встревожившись от его напряженного взгляда, как-то вся внутренне подобравшись, я качнула головой — мол, чего?

— Можно тебя попросить?.. — Парень был взволнован и по-птичьи косил карим глазом куда-то вбок.

За все надо платить! — пронеслось у меня в голове, и одна мысль, что Дани может оказаться таким же гадким, как все, заставила меня отступить полшага назад.

— У меня есть давняя мечта, — продолжал запинаться мой добрый знакомый. — Когда я был еще совсем маленьким, в Польше, бабушка зажигала субботние свечи. Это было так красиво!.. — Он вздохнул, и забытая улыбка осветила его серое лицо. — Можно, я попрошу тебя — ведь больше у меня никого нет! — приди ко мне и зажги свечи!

Я была ошеломлена. Я ожидала чего угодно, но только не этого.

— Но это делает хозяйка дома, — возразила я, — мать, жена или дочь хозяина. Мы ведь — никто.

— Да, я знаю, — понурился парень, и солнечная улыбка погасла сама собой, — но я больше незнаком ни с какой женщиной. Не поставщиков же мне просить!

— Да и молитв я не знаю! При этом нужно читать молитву!

— Ну это не так важно, — оживился Дани и вновь робко улыбнулся. — Это можно и пропустить. Ты только зажги свечи. Я так любил это тогда, когда бабушка еще была жива…

В пятничный вечер, когда солнце из сжигающего огненного шара превратилось в плоский малиновый диск, склоняющийся над крышами невысоких беленых домов, я вошла в небольшой опрятный коттедж. Вошла — и остолбенела.

В самом центре гостиной на широком дубовом столе, покрытом белоснежной скатертью, золотилась субботняя только что испеченная хала, на широких фарфоровых тарелках стояли накрахмаленные салфетки, из кухни шел головокружительный аромат каких-то польских яств; а в самом центре стола возвышались старинные тяжелые серебряные подсвечники — как руки, поднятые к небу, к чистоте, к покою. Рядом со столом, сияя ослепительной улыбкой, стоял хозяин — в новой белой рубашке, выбритый до зеркального блеска, он светился праздничной неземной чистотой и святостью. На голове его красовалась белая шелковая кипа — никогда раньше я не видела его в кипе. Ничего пыльного, помятого и замшелого не было ни в лице, ни в фигуре его, даже карие глаза светились золотым янтарем, и я поняла, что самый главный поступок своей жизни я выполнила — я сделала человека счастливым. Это было здорово!